Неточные совпадения
Точно уколотый или внезапно вспомнив нечто тревожное, Диомидов соскочил со стула и начал молча
совать всем руку свою. Клим нашел, что Лидия держала эту слишком белую руку в своей на несколько секунд
больше, чем следует. Студент Маракуев тоже простился; он еще в комнате молодецки надел фуражку на затылок.
Диомидов опустил голову,
сунул за ремень
большие пальцы рук и, похожий на букву «ф», сказал виновато...
«Уже решила», — подумал Самгин. Ему не нравилось лицо дома, не нравились слишком светлые комнаты, возмущала Марина. И уже совсем плохо почувствовал он себя, когда прибежал, наклоня голову, точно бык,
большой человек в теплом пиджаке, подпоясанном широким ремнем, в валенках, облепленный с головы до ног перьями и сенной трухой. Он схватил руки Марины,
сунул в ее ладони лохматую голову и, целуя ладони ее, замычал.
— Ничего неприличного я не сказал и не собираюсь, — грубовато заявил оратор. — А если говорю смело, так, знаете, это так и надобно, теперь даже кадеты пробуют смело говорить, — добавил он, взмахнув левой рукой,
большой палец правой он
сунул за ремень, а остальные четыре пальца быстро шевелились, сжимаясь в кулак и разжимаясь, шевелились и маленькие медные усы на пестром лице.
Он поднял длинную руку, на конце ее —
большой, черный, масляный кулак. Рабочий развязал мешок, вынул буханку хлеба,
сунул ее под мышку и сказал...
За спиной его щелкнула ручка двери. Вздрогнув, он взглянул через плечо назад, — в дверь втиснулся толстый человек, отдуваясь,
сунул на стол шляпу, расстегнул верхнюю пуговицу сюртука и, выпятив живот величиной с
большой бочонок, легко пошел на Самгина, размахивая длинной правой рукой, точно собираясь ударить.
Но спрашивал он мало, а
больше слушал Марину, глядя на нее как-то подчеркнуто почтительно. Шагал по улицам мерным, легким шагом солдата,
сунув руки в карманы черного, мохнатого пальто, носил бобровую шапку с козырьком, и глаза его смотрели из-под козырька прямо, неподвижно, не мигая. Часто посещал церковные службы и, восхищаясь пением, говорил глубоким баритоном...
Сидя на скамье, Самгин пытался снять ботики, они как будто примерзли к ботинкам, а пальцы ног нестерпимо ломило. За его усилиями наблюдал, улыбаясь ласково, старичок в желтой рубахе.
Сунув большие пальцы рук за [пояс], кавказский ремень с серебряным набором, он стоял по-солдатски, «пятки — вместе, носки — врозь», весь гладенький, ласковый, с аккуратно подстриженной серой бородкой, остроносый, быстроглазый.
Фроленков
больше не мог молчать, он
сунул ложку в стакан, схватив рукой бороду у подбородка, покачнулся, под ним заскрипел стул.
Потом он так же поклонился народу на все четыре стороны, снял передник, тщательно сложил его и
сунул в руки
большой бабе в красной кофте.
Он захлебнулся смехом, засипел, круглые глаза его выкатились еще
больше, лицо, побагровев, надулось, кулаком одной руки он бил себя по колену, другой схватил фляжку, глотнул из нее и
сунул в руки Самгина. Клим, чувствуя себя озябшим, тоже с удовольствием выпил.
— Свободней? Не знаю.
Суеты —
больше, может быть, поэтому и кажется, что свободней.
«Да, вот и меня так же», — неотвязно вертелась одна и та же мысль, в одних и тех же словах, холодных, как сухой и звонкий морозный воздух кладбища. Потом Ногайцев долго и охотно бросал в могилу мерзлые комья земли, а Орехова бросила один, — но
большой. Дронов стоял,
сунув шапку под мышку, руки в карманы пальто, и красными глазами смотрел под ноги себе.
— Кому же дело? — с изумлением спросила она, — ты этак не думаешь ли, что я твоими деньгами пользовалась? Смотри, вот здесь отмечена всякая копейка. Гляди… — Она ему
совала большую шнуровую тетрадь.
Она
совала ему другие
большие шнуровые тетради, но он устранил их рукой.
Он с живостью собрал все бумаги, кучей, в беспорядке
сунул их в
большой старый портфель — сделал «ух», как будто горбатый вдруг сбросил горб, и весело потер рука об руку.
Верочка отворила один шкаф и
сунула туда личико, потом отворила, один за другим, ящики и также
сунула личико: из шкафов понесло сыростью и пылью от старинных кафтанов и шитых мундиров с
большими пуговицами.
Всякие это люди; не сообразишь, какие люди; и
большие и малые, и глупые и ученые, и даже из самого простого звания бывают, и все
суета.
— Ну, хорошо, — сказал я,
сунув письмо в карман. — Это дело пока теперь кончено. Крафт, послушайте. Марья Ивановна, которая, уверяю вас, многое мне открыла, сказала мне, что вы, и только один вы, могли бы передать истину о случившемся в Эмсе, полтора года назад, у Версилова с Ахмаковыми. Я вас ждал, как солнца, которое все у меня осветит. Вы не знаете моего положения, Крафт. Умоляю вас сказать мне всю правду. Я именно хочу знать, какой он человек, а теперь — теперь
больше, чем когда-нибудь это надо!
Он прочитал «Ярмарку
суеты» Теккерея с наслаждением начал читать «Пенденниса», закрыл на 20–й странице: «весь высказался в «Ярмарке
суеты», видно, что
больше ничего не будет, и читать не нужно».
Лошадей приводили, я с внутренним удовольствием слушал их жеванье и фырканье на дворе и принимал
большое участие в
суете кучеров, в спорах людей о том, где кто сядет, где кто положит свои пожитки; в людской огонь горел до самого утра, и все укладывались, таскали с места на место мешки и мешочки и одевались по-дорожному (ехать всего было около восьмидесяти верст!).
Деньги, данные «на чай», вносились в буфет, где записывались и делились поровну. Но всех денег никто не вносил; часть, а иногда и
большую, прятали,
сунув куда-нибудь подальше. Эти деньги назывались у половых: подвенечные.
В квартире номер сорок пять во дворе жил хранитель дома с незапамятных времен. Это был квартальный Карасев, из бывших городовых, любимец генерал-губернатора князя В. А. Долгорукова, при котором он состоял неотлучным не то вестовым, не то исполнителем разных личных поручений. Полиция боялась Карасева
больше, чем самого князя, и потому в дом Олсуфьева, что бы там ни делалось, не
совала своего носа.
Я тоже начал зарабатывать деньги: по праздникам, рано утром, брал мешок и отправлялся по дворам, по улицам собирать говяжьи кости, тряпки, бумагу, гвозди. Пуд тряпок и бумаги ветошники покупали по двугривенному, железо — тоже, пуд костей по гривеннику, по восемь копеек. Занимался я этим делом и в будни после школы, продавая каждую субботу разных товаров копеек на тридцать, на полтинник, а при удаче и
больше. Бабушка брала у меня деньги, торопливо
совала их в карман юбки и похваливала меня, опустив глаза...
Она
совала в зубы ему
большую краюху, круто посоленную, мешком подставляла передник под морду и смотрела задумчиво, как он ест.
Григорий сорвал с плеч ее тлевшую попону и, переламываясь пополам, стал метать лопатою в дверь мастерской
большие комья снега; дядя прыгал около него с топором в руках; дед бежал около бабушки, бросая в нее снегом; она
сунула бутыль в сугроб, бросилась к воротам, отворила их и, кланяясь вбежавшим людям, говорила...
— Со всячинкой. При помещиках лучше были; кованый был народ. А теперь вот все на воле, — ни хлеба, ни соли! Баре, конечно, немилостивы, зато у них разума
больше накоплено; не про всех это скажешь, но коли барин хорош, так уж залюбуешься! А иной и барин, да дурак, как мешок, — что в него
сунут, то и несет. Скорлупы у нас много; взглянешь — человек, а узнаешь, — скорлупа одна, ядра-то нет, съедено. Надо бы нас учить, ум точить, а точила тоже нет настоящего…
Для
большего поощрения Феня
сунула Тарасу немного денег.
Его поразил
больше всего ничтожный факт: когда Аглаида стала читать отходную, Таисья быстро
сунула под голову умиравшей заранее приготовленный камень.
Аграфена стояла перед ним точно в тумане и плохо понимала, что он говорит. Неужели она проспала целый день?.. А старец ее пожалел… Когда она садилась в сани, он молча
сунул ей
большой ломоть ржаного хлеба. Она действительно страшно хотела есть и теперь повиновалась угощавшему ее Кириллу.
Он выслушал меня с
большим вниманием, и вот что он сказал буквально: «Не обижайтесь, Платонов, если я вам скажу, что нет почти ни одного человека из встречаемых мною в жизни, который не
совал бы мне тем для романов и повестей или не учил бы меня, о чем надо писать.
Около постоялого двора и дощаника всегдашняя живописная
суета: отпряженные лошади, возы с завороченными вверх оглоблями, мужики, изредка почтовые тройки и
большие экипажи, кареты, коляски.
— В Москве, сударь! в яме за долги года с два высидел, а теперь у нотариуса в писцах, в самых, знаете, маленьких… десять рублей в месяц жалованья получает. Да и какое уж его писанье! и перо-то он не в чернильницу, а
больше в рот себе
сует. Из-за того только и держат, что предводителем был, так купцы на него смотреть ходят. Ну, иной смотрит-смотрит, а между прочим — и актец совершит.
Так как при этом он всегда умел придать спектаклю интерес современности, намекая на какое-нибудь всем известное дело, и так как, кроме того, он был
большой знаток судебной процедуры, то немудрено, что в самом скором времени из дома секретаря выбегала кухарка, что-то
совала Туркевичу в руку и быстро скрывалась, отбиваясь от любезностей генеральской свиты.
Вы можете, в настоящее время, много встретить людей одинакового со мною направления, но вряд ли встретите другого меня. Есть много людей, убежденных, как и я, что вне администрации в мире все хаос и анархия, но это
большею частию или горлопаны, или эпикурейцы, или такие младенцы, которые приступиться ни к чему не могут и не умеют. Ни один из них не возвысился до понятия о долге, как о чем-то серьезном, не терпящем
суеты, ни один не возмог умертвить свое я и принесть всего себя в жертву своим обязанностям.
Мальчуган смотрит на меня и тихонько посмеивается. Я нахожусь в замешательстве, но внутренно негодую на Гришу, который совсем уж в опеку меня взял. Я хочу идти в его комнату и строгостью достичь того, чего не мог достичь ласкою, но в это время он сам входит в гостиную с тарелкой в руках и с самым дерзким движением — не кладет, а как-то неприлично
сует эту тарелку на стол. На ней оказывается
большой кусок черного хлеба, посыпанный густым слоем соли.
— А оттого, — говорит, — что у меня голова не чайная, а у меня голова отчаянная: вели мне лучше еще рюмку вина подать!.. — И этак он и раз, и два, и три у меня вина выпросил и стал уже очень мне этим докучать. А еще
больше противно мне стало, что он очень мало правды сказывает, а все-то куражится и невесть что о себе соплетет, а то вдруг беднится, плачет и все о
суете.
Кругом было так много жестокого озорства, грязного бесстыдства — неизмеримо
больше, чем на улицах Кунавина, обильного «публичными домами», «гулящими» девицами. В Кунавине за грязью и озорством чувствовалось нечто, объяснявшее неизбежность озорства и грязи: трудная, полуголодная жизнь, тяжелая работа. Здесь жили сытно и легко, работу заменяла непонятная, ненужная сутолока,
суета. И на всем здесь лежала какая-то едкая, раздражающая скука.
Дня через два он не пришел работать, а потом старая хозяйка
сунула мне
большой белый конверт, говоря...
Вотчим смотрел на меня с улыбкой на страшно худом лице; его темные глаза стали еще
больше, весь он был потертый, раздавленный. Я
сунул руку в его тонкие, горячие пальцы.
Меж тем встала Наталья Николаевна и, много извиняясь пред мужем, что она вчера уснула во время его рассказа, начала собирать ему его обыкновенный путевой чемоданчик, но при этом была удивлена тем, что на вопрос ее: куда
сунуть табак? протопоп коротко отвечал, что он
больше не курит табаку, и вслед за тем обратился к вошедшему в эту минуту дьякону.
— Берите! — крикнул ей, задыхаясь, Препотенский, — за мной гонятся шпионы и духовенство! — с этим он
сунул ей в окно свои ночвы с костями, но сам был так обессилен, что не мог
больше двинуться и прислонился к стене, где тут же с ним рядом сейчас очутился Ахилла и, тоже задыхаясь, держал его за руку.
А в это время какой-то огромный немец, с выпученными глазами и весь в поту, суетившийся всех
больше на пристани, увидел Лозинскую, выхватил у нее билет, посмотрел,
сунул ей в руку, и не успели лозищане оглянуться, как уже и женщина, и ее небольшой узел очутились на пароходике.
А она говорит: да на что, говорит, мне
больше?
суета с ними.
Большое гостеприимное хозяйство восстановляет нарушенный порядок; монахи кружатся в ленивой, усталой
суете, а наверху горы, пред крыльцом кельи старца Иоанна, собрался полукруг людей, терпеливо и молча ожидающих утешения, и среди них — Кожемякин.
А Фока нарядился в красную рубаху, чёрные штаны, подпоясался под брюхо монастырским пояском и стал похож на сельского целовальника. Он тоже как будто ждал чего-то: встанет среди двора, широко расставив ноги,
сунув большие пальцы за пояс, выпучит каменные глаза и долго смотрит в ворота.
— Au fait, [На самом деле (фр.).] что такое нигилизм? — продолжает ораторствовать Митенька, — откиньте пожары, откиньте противозаконные волнения, урезоньте стриженых девиц… и, спрашиваю я вас, что вы получите в результате? Вы получите: vanitum vanitatum et omnium vanitatum, [Vanitas vanitatum et omnia vanitas (лат.) —
суета сует и всяческая
суета.] и
больше ничего! Но разве это неправда? разве все мы, начиная с того древнего философа, который в первый раз выразил эту мысль, не согласны насчет этого?
Юрий, идя вслед за
Суетою, заметил, что и внутри монастыря
большая часть строений была повреждена и хотя множество рабочих людей занято было поправкою оных, но на каждом шагу встречались следы опустошения и долговременной осады, выдержанной обителью.
Поверите ль, ребята? как я к нему подходил, гляжу: кой прах! мужичонок небольшой — ну, вот не
больше тебя, — прибавил
Суета, показывая на одного молодого парня среднего роста, — а как он выступил вперед да взглянул, так мне показалось, что он целой головой меня выше!
Росту не очень
большого и в плечах узенек, — отвечал
Суета, кинув гордый взор на собственные свои богатырские плеча, — но зато куда благообразен собою!..